Неточные совпадения
В пекарне колебался приглушенный шумок, часть плотников укладывалась
спать на полу, Григорий Иванович влез
на печь, в приямке подогревали самовар, несколько человек сидело за столом, слушая сверлящий голос.
Она записала эти слова
на обложке тетради Клима, но забыла списать их с нее, и, не
попав в яму ее памяти, они сгорели в
печи. Это Варавка говорил...
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне
на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола сидел медник, против него — повар,
на полу у
печи кто-то
спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
Марина выказала всю данную ей природой ловкость, извиваясь, как змея, бросаясь из угла в угол, прыгая
на лавки,
на столы, металась к окнам,
на печь, даже пробовала в
печь: вожжа следовала за ней и доставала повсюду, пока, наконец, Марина не
попала случайно
на дверь.
Летом были получены два письма от Надежды Васильевны, но нераспечатанными
попали прямо в
печь, и Марья Степановна благочестиво обкурила своей кацеей даже стол,
на котором они лежали.
Следующие два дня были дождливые, в особенности последний. Лежа
на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из
печей и положили его посредине фанзы в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума.
На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я
сплю в лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
Наконец пришла и желанная смерть. Для обеих сторон она была вожделенным разрешением. Савельцев с месяц лежал
на печи, томимый неизвестным недугом и не получая врачебной помощи, так как Анфиса Порфирьевна наотрез отказала позвать лекаря. Умер он тихо, испустив глубокий вздох, как будто радуясь, что жизненные узы внезапно
упали с его плеч. С своей стороны, и тетенька не печалилась: смерть мужа освобождала от обязанности платить ежегодную дань чиновникам.
— Нет, Галю; у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит
на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами
попадают в
пекло, и оттого
на Христов праздник ни одного злого духа не бывает
на земле.
Гром пошел по
пеклу,
на ведьму
напали корчи, и откуда ни возьмись шапка — бух деду прямехонько в лицо.
Картина, достойная описания: маленькая комната, грязный стол с пустыми бутылками, освещенный жестяной лампой; налево громадная русская
печь (помещение строилось под кухню), а
на полу вповалку
спало более десяти человек обоего пола, вперемежку, так тесно, что некуда было поставить ногу, чтобы добраться до стола.
Он сидел
на полу, растопырив ноги, и плевал перед собою, шлепая ладонями по полу.
На печи стало нестерпимо жарко, я слез, но, когда поравнялся с дядей, он поймал меня за ногу, дернул, и я
упал, ударившись затылком.
Я
спал между
печью и окном,
на полу, мне было коротко, ноги я засовывал в подпечек, их щекотали тараканы. Этот угол доставил мне немало злых удовольствий, — дед, стряпая, постоянно выбивал стекла в окне концами ухватов и кочерги. Было смешно и странно, что он, такой умный, не догадается обрезать ухваты.
Я, с полатей, стал бросать в них подушки, одеяла, сапоги с
печи, но разъяренный дед не замечал этого, бабушка же свалилась
на пол, он бил голову ее ногами, наконец споткнулся и
упал, опрокинув ведро с водой. Вскочил, отплевываясь и фыркая, дико оглянулся и убежал к себе,
на чердак; бабушка поднялась, охая, села
на скамью, стала разбирать спутанные волосы. Я соскочил с полатей, она сказала мне сердито...
[Хозяин и совладелец живут в одной избе и
спят на одной
печи.
Этот тифоид очень распространен здесь, особенно в северных округах, но в отчет не
попадает и сотая часть всех случаев, так как больные обыкновенно не лечатся от этой болезни и переносят ее
на ногах, а если лежат, то дома
на печи.
Один раз, бродя между этими разноцветными, иногда золотом и серебром вышитыми, качающимися от ветра, висячими стенами или ширмами, забрел я нечаянно к тетушкину амбару, выстроенному почти середи двора, перед ее окнами; ее девушка, толстая, белая и румяная Матрена, посаженная
на крылечке для караула, крепко
спала, несмотря
на то, что солнце
пекло ей прямо в лицо; около нее висело
на сошках и лежало по крыльцу множество широких и тонких полотен и холстов, столового белья, мехов, шелковых материй, платьев и т. п.
Виктор обращался с матерью грубо, насмешливо. Он был очень прожорлив, всегда голодал. По воскресеньям мать
пекла оладьи и всегда прятала несколько штук в горшок, ставя его под диван,
на котором я
спал; приходя от обедни, Виктор доставал горшок и ворчал...
На мое счастье, старуха перешла
спать в детскую, — запоем запила нянька. Викторушка не мешал мне. Когда все в доме засыпали, он тихонько одевался и до утра исчезал куда-то. Огня мне не давали, унося свечку в комнаты, денег
на покупку свеч у меня не было; тогда я стал тихонько собирать сало с подсвечников, складывал его в жестянку из-под сардин, подливал туда лампадного масла и, скрутив светильню из ниток, зажигал по ночам
на печи дымный огонь.
Вот они кончили есть, отяжелели, устало разошлись
спать; старуха, потревожив бога сердитыми жалобами, забралась
на печь и примолкла.
В доме все было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую лежал через единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и — часто — источником смешных недоразумений.
На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета, а
спал я в кухне, против его двери и у дверей
на парадное крыльцо: голове было жарко от кухонной
печи, в ноги дуло с крыльца; ложась
спать, я собирал все половики и складывал их
на ноги себе.
Спала она мало, беспокойно, вскакивая с
печи иногда по нескольку раз в ночь, валилась
на диван ко мне и будила меня.
— Это все в тебе зависть плачет! — сразу осадил его Губошлепов, — а ты бы лучше
на себя посмотрел! Какая у тебя звезда (у Агатона была всего одна звезда, и то самая маленькая)? А у него их три! Да и человек он бесстрашный, сколько одних областей завоевал, — а ты!
На печи лежа, без пороху
палил! И хоть бы ты то подумал, что этаких-то, как ты, — какая орава у меня! По одной рублевой цигарке каждому дай — сколько денег-то будет! А ты лезешь! И лег ты и встал у меня, и все тебе мало!
— Ага, испугалась, спасенная душа!.. — потешался довольный Лапшин. — А как, бабушка, ты думаешь,
попадет из нас кто-нибудь в Царствие Небесное?.. А я тебе прямо скажу: всех нас
на одно лыко свяжут да в самое
пекло. Вуколку первого, а потом Липачка, Плинтусова… Компания!.. Ох, бабушка, бабушка, бить-то нас некому, по правде сказать!
Гордей Евстратыч так редко выезжал из дома — раз или два в год, что составляло целое событие, а тут вдруг точно с
печи упал: «Седлай, сам поеду…» Верхом Гордей Евстратыч не ездил лет десять, а тут вдруг в этакую распутицу, да еще
на изморенной лошади, которая еще со вчерашнего не успела отдышаться.
Сам Гордей Евстратыч походил
на двенадцатифунтовый кирпич из батюшковой
печи: он так же крепко выдерживал все житейские передряги, соблазны и
напасти.
В настоящую минуту, несмотря
на жар июньского дня, Давыдка. свернувшись с головой в полушубок, крепко
спал, забившись в угол
печи.
С каждым днем я поправлялся. Кроме парного молока, я ел шашлык из козленка с горячими чуреками, которые
пек молодой черкес и еще два его пастушонка. Они
пасли стадо
на этом коше в жаркие месяцы.
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко
спал… Ему снилась печка.
На печи сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам… Около
печи ходит Вьюн и вертит хвостом…
Я засунул в
печь длинную кочергу, а сверху,
на голову мне,
упали лениво и скучно сказанные хозяйские слова...
Ветер стучал в окна, в крышу; слышался свист, и в
печи домовой жалобно и угрюмо напевал свою песенку. Был первый час ночи. В доме все уже легли, но никто не
спал, и Наде все чуялось, что внизу играют
на скрипке. Послышался резкий стук, должно быть сорвалась ставня. Через минуту вошла Нина Ивановна в одной сорочке, со свечой.
Бабка, вернувшись в избу, принялась опять за свои корки, а Саша и Мотька, сидя
на печи, смотрели
на нее, и им было приятно, что она оскоромилась и теперь уж пойдет в ад. Они утешились и легли
спать, и Саша, засыпая, воображала Страшный суд: горела большая
печь, вроде гончарной, и нечистый дух с рогами, как у коровы, весь черный, гнал бабку в огонь длинною палкой, как давеча она сама гнала гусей.
Стали ложиться
спать. Николая, как больного, положили
на печи со стариком; Саша легла
на полу, а Ольга пошла с бабами в сарай.
— Любишь кушать не разжевавши, я тебе говорю! — строго повторил солдат. — Так тебе и скажи: хороший человек или нет? Для меня, вот, всякий человек хорош. Я, брат, из всякой
печи хлеб едал. Где бы тебе подавиться, а я и не поперхнусь!.. Э, что ты себе думаешь:
на дурака
напал, что ли?
До Четыхера сторожем был младший брат Вавилы Бурмистрова — Андрей, но он не мог нести эту должность более двух зим: в холода заречное мещанство волчьей стаей
нападало на развалины дома, отрывая от них всё, что можно сжечь в
печи, и многое ломали не столь по нужде, сколько по страсти разрушать, — по тому печальному озорству, в которое одевается тупое русское отчаяние.
— Валить шкурье да
спать под ним, вот что им делать, — отвечал хозяин и, ругнув еще хорошенько извозчиков, лег недвижимо
на печь.
А мы все вымылись в
печи, понадевали чистые рубашки и стоим
на бережку, смотрим
на град убежища, откуда должен к нам светоносный гость пожаловать; а сердца так то затрепещут, то
падают…
— В те поры и я, как все, младенцем был, никто ведь не знал, не чуял народной силы. Второе — лес я сызмала люблю, это большая вещь
на земле — лес-то! Шуба земная и праздничная одежда её. Оголять землю, охолодить её — нельзя, и уродовать тоже не годится, и так она нами вдосталь обижена! Мужики же, со зла, ничего в лесу не видят, не понимают, какой это друг, защитник. Валят дерево — зря, лыко дерут — не умеючи. Народ всё-таки дикий! Еленка, ты бы шла
на печь да и
спала…
— Да, пружина в мозгу лопнула. Смерть не люблю глупых! — вздохнул Игнат, полезая
на печь. — Ну, божий человек, рано еще вставать, давай
спать полным ходом…
В рыбачьей хижине сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус.
На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят волны…
На дворе темно и холодно,
на море буря, но в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной пол чисто выметен; в
печи не потух еще огонь;
на полке блестит посуда.
На кровати с опущенным белым пологом
спят пятеро детей под завывание бурного моря. Муж-рыбак с утра вышел
на своей лодке в море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул волн и рев ветра. Жутко Жанне.
Заволжанин без горячего
спать не ложится, по воскресным дням хлебает мясное, изба у него пятистенная,
печь с трубой; о черных избах да соломенных крышах он только слыхал, что есть такие где-то «
на Горах» [«Горами» зовут правую сторону Волги.].
Мать Пелагея побежала в усадьбу к господам сказать, что Ефим помирает. Она давно уже ушла, и пора бы ей вернуться. Варька лежит
на печи, не
спит и прислушивается к отцовскому «бу-бу-бу». Но вот слышно, кто-то подъехал к избе. Это господа прислали молодого доктора, который приехал к ним из города в гости. Доктор входит в избу; его не видно в потемках, но слышно, как он кашляет и щелкает дверью.
Мать не поверила, но как увидала, сама испугалась и заперла сени и дверь в избу. Ужи проползли под ворота и вползли в сени, но не могли пройти в избу. Тогда они выползли назад, все вместе свернулись клубком и бросились в окно. Они разбили стекло,
упали на пол в избу и поползли по лавкам, столам и
на печку. Маша забилась в угол
на печи, но ужи нашли ее, стащили оттуда и повели к воде.
Особенно тяжко им в жарком климате, где никакие виндзейли [Длинные парусинные цилиндры, которые ставятся в жилые палубы вместо вентиляторов.] не дают тяги, и кочегары, совсем голые, задыхаясь от
пекла и обливаясь потом, делают свое тяжелое дело и нередко
падают без чувств и приходят в себя уж
на палубе, где их обливают водой.
Струится кровь по плечам. Кровенят
на себе белые радельные рубахи. Иные головой о стену колотятся либо о
печь, другие горящей лучиной
палят себе тело, иные до крови грызут себе руки и ноги, вырывают бороды и волосы. Умерщвление плоти!..
Ночью в избе слабо светил ночник. Настасья и человек десять ямщиков с громким храпом
спали на полу и по лавкам. Один больной слабо кряхтел, кашлял и ворочался
на печи. К утру он затих совершенно.
Бледная, как изразцы
печи, у которой она стояла, Наташа Румянцева с дико и испуганно расширенными глазами безмолвно смотрела
на Пашку. Выбившиеся пряди волос, успевшие выпорхнуть из прически и завиться еще пышнее и круче,
упали ей
на лоб, и испуганное, пораженное неожиданностью лицо казалось еще бледнее от их темного соседства.
— Принимай! — сказал Максим, когда были съедены щи. Марья взяла со стола пустую чашку, но не донесла ее благополучно до
печи, хотя и была
печь близко. Она зашаталась и
упала на скамью. Чашка выпала из ее рук и сползла с колен
на пол. Послышались всхлипывания.
Да еще снилося многим сквозь крепкий сон, будто вдоль по селу прозвенела колокольцем тройка, а молодым бабам, что
спали теперь, исполняя завет Сухого Мартына,
на горячих
печах, с непривычки всю ночь до утра мерещился огненный змей: обвивал он их своими жаркими кольцами; жег и путал цепким хвостом ноги резвые; туманил глаза, вея
на них крыльями, не давал убегать, прилащивал крепкою чарой, медом, расписным пряником и, ударяясь о сыру землю, скидывался от разу стройным молодцом, в картузе с козырьком
на лихих кудрях, и ласкался опять и тряс в карманах серебром и орехами, и где силой, где ухваткой улещал и обманывал.
Гусев возвращается в лазарет и ложится
на койку. По-прежнему томит его неопределенное желание, и он никак не может понять, что ему нужно. В груди давит, в голове стучит, во рту так сухо, что трудно пошевельнуть языком. Он дремлет и бредит, и, замученный кошмарами, кашлем и духотой, к утру крепко засыпает. Снится ему, что в казарме только что вынули хлеб из
печи, а он залез в
печь и парится в ней березовым веником.
Спит он два дня, а
на третий в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета.
А ведь она каждый день топила
печь, варила и
пекла, ходила по воду, рубила дрова,
спала с ним
на одной кровати, а когда он возвращался пьяный со свадеб, она всякий раз с благоговением вешала его скрипку
на стену и укладывала его
спать, и все это молча, с робким, заботливым выражением.